– Извини, капитан, как твои имя и отчество? – спросил генерал.

Гуров сидел за старинным бюро из красного дерева и тоже писал подробный рапорт о происшедших событиях.

В допотопном кресле с высоченной спинкой дремал Классик, на овальном столе, инкрустированную крышку которого изувечили пятна, оставленные рюмками, кофейными чашками и ожогами сигарет, стояли бутылка и стакан.

Вообще комната походила на запасник старинной мебели и различной утвари. Ширма, видимо китайского происхождения, обтянута блеклым шелком, на котором еще можно было разглядеть косоглазые лица. За ширмой виднелось низкое массивное ложе на витых ножках, с потолка свисала люстра, если ее отмыть, она, наверное, засверкала бы хрусталем, из пяти ламп-свечей горели только две. У стены громоздился солидный шкаф черного резного дерева, а рядом с ним стоял манекен, одетый в парадный костюм хозяина, вместо головы торчала палка, с которой кособоко свисало соломенное канотье.

Сыщик писал подробный рапорт, стараясь придерживаться только фактов и не делать выводов, убежденный, что Орлов прекрасно и сам справится с простой таблицей умножения и на ее основе напишет свой рапорт, который и ляжет на стол министра. Сыщик пришел в эту экзотическую обитель, желая проверить свои подозрения. Не то чтобы он упирался лбом в клоуна Куприна по кличке Классик, но считал вполне вероятным, что обаятельный, смешной и внешне абсолютно безобидный человек имеет и второе лицо, беспощадное и кровавое. За свою жизнь сыщик не опасался не потому, что считал себя сильнее и быстрее, а просто убийца не станет раскрываться перед всеми: ведь Гуров позаботился, чтобы о его неожиданном ночном визите были осведомлены и Сильвер, и Капитан.

Гуров решил посетить всех, кого занес в круг подозреваемых, начал с Капитана, перекочевал сюда, к Классику, собирался разбудить Сильвера, который, возможно, и не спит совсем. Потом на очереди были администратор Жуков, которого якобы терроризировала жена Матильда, старший конюх, мужик лет сорока пяти, расхаживающий по своему хозяйству в майке, чтобы все видели его мускулистый торс, густо разрисованный искусной татуировкой. Представив конюха, сыщик сдержал улыбку и отставил его в сторону как человека несерьезного, а поразмыслив, вернул в замкнутый круг. Сыщик знал много случаев, когда преступник умышленно выпячивал себя, засвечивался, убежденный, что такую открытую фигуру отметут в сторону автоматически. И затем, если ничего конкретного не высветится, сыщик решил, что вернется к печке, то есть придет пить чай к Михаилу Рогожину.

Гуров закончил писать, сложил листки, сунул в конверт, который взял из бюро артиста. Потом подобрал в углу тряпку, фанерный ящичек из-под посылки. Три пистолета он завернул в тряпку, уложил аккуратно, рядом пристроил милицейские удостоверения и конверт с рапортом, нашелся и обрывок шелкового шнура, которым ящик плотно перевязал. Сыщика не интересовало, спит артист или наблюдает за ним. Если Классик человек порядочный, значит, порядочный, если убийца, значит, убийца, которого только забавляет схватка московского сыскаря с местными ментами. Убийца сыщика может и выдать, пусть власти уберут от греха, но уж компромат на местных ментов убийца сбережет лучше, чем кто-либо.

Классик иронически улыбался, спал или наблюдал и улыбался, длинное веснушчатое лицо было спокойно, если не красиво, то безусловно интересно, неординарно, сейчас, когда глаза закрыты, видно, какие у него длинные и густые ресницы. Руки артиста лежали на подлокотниках, длинные с ярко выраженными суставами пальцы не дрожали, фигура дышала покоем, умиротворением. Сейчас Классик походил на владыку, сидящего на троне и прикрывшего глаза перед принятием судьбоносного решения. Худоба, даже костлявость артиста не вводила сыщика в заблуждение, он прекрасно знал: люди такой комплекции бывают неимоверно сильны, а уж как Классик быстр и ловок, Гуров видел, наблюдая представление на арене цирка.

Гуров вернулся к бюро, сел, закурил. «Не поднял ли я больше, чем могу снести? Война на два фронта всегда тяжелая, как правило, безнадежная. Может, до прибытия Орлова, пока он не защитит меня от прессинга генерала, следует от главного задания отказаться?» Сыщик взглянул на часы, уже пятый, машину и скованных содельников местные власти могли найти. Какое-то время ушло на доставку, ругань, выяснение отношений и взаимные угрозы, но перед опасностью они, безусловно, объединились. «Уж один-то настоящий оперативник у них имеется, а профессионал меня просчитает за несколько минут. Минус гостиница, минус цирк, остается Колесников, далее дом, в котором я и нахожусь».

Почему полковник Гуров ушел из номера Юдина, где, казалось бы, ему ничего не угрожало? Мы не устаем повторять, что в России власть коррумпирована, правит бал мафия, уже догнали всех и вся. Мы догоняли – и перегоняли Америку по всем статьям, не перечесть, результат на прилавках и наших лицах. На самом же деле мы впереди лишь по части болтовни, где мы действительно короли, наши парламент и правительство в полном составе можем смело занести в Книгу Гиннесса. Мы похожи на бегуна, который отстает на тысячу миль и передвигается медленнее соперника, а все плюется и бормочет, мол, я тебя догоню и тогда…

Короче, мы в преступности, слава богу, отстаем, как и во всем остальном. И закройся полковник с оружием в руках в номере, расстреливать замки, бросать бомбы не посмели бы. Однако Гуров втянул в историю Юдина, человека постороннего, согласившегося помочь, и не мог рисковать его жизнью. Пока жив сыщик, свидетель в безопасности, когда они рядом, то и мишень одна. И полковник был вынужден из гостиницы уйти, да и что греха таить, червячок самолюбия подтачивал, не давал бросить дело «Русских медведей».

Гуров вновь взглянул на Классика: может, бросить, дождаться Орлова, свалить на него разборку с местными? Может, и осталось всего лишь руку протянуть и маску сдернуть? Роговой далеко, убийца рядом, его взять удастся, а среднее звено, которое больше всего интересует, не вытянуть, цепь оборвется. На свидание с кем ходил Рогожин? Кто такие супруги Соснины, мои милые соседи? Гуров вспомнил Ольгу, она уплыла, чары рассеялись, исчез дурманящий аромат. И слава богу, хотя и жаль: не так много радостей в этой жизни.

– Господин полковник, коньячку отведайте, прикажете чайку разогреть? – спросил Классик, глядя на сыщика огромными, несколько загадочными глазами.

Гуров понял, в чем их секрет. Ресницы. Глаза обычные. Но ресницы, необыкновенно длинные и густые, придавали им загадочность и необыкновенную красоту.

– Как спалось? – спросил Гуров.

– Я не спал, дремал, немного путешествовал, – застенчиво улыбнулся артист. – Я и горький пьяница лишь оттого, что люблю фантазировать, улетать в мечту. Меня алкоголь не глушит, а приподнимает, уносит, конечно, потом расплачиваюсь. – Он вытянул руки, растопырил пальцы, показал, как они порой трясутся, и рассмеялся. – Так в жизни за все приходится платить. У вас неприятности, – он не спрашивал, сказал утвердительно.

– Можно сказать и так, в принципе пустяки, меня решили убить. – Гуров внимательно следил за лицом артиста.

Классик пожал узкими плечами, глазом не моргнул, лицом не дрогнул. Сыщик удивился: на подобное заявление должна быть реакция, у нормального человека – естественная, у убийцы – наигранная. А у артиста никакой, словно услышал, что дождь во дворе.

– Сдается мне, что наши доморощенные бандиты определили себе срубить деревце не по плечу, – спокойно произнес Классик, взглянул на темные окна, легко поднялся, погасил верхний свет, зажег стоявший в углу причудливой формы торшер. – Я мимо рта и так не пронесу. – И плеснул в стакан. – Признаюсь, вы мне сразу и активно не понравились. Наверное, нормальным людям не видно, а я, человек остро чувствующий, знаете как вас воспринял? Боюсь, я витиевато выражусь, напыщенно, но достаточно точно. Я с вами познакомился и ощутил: обман творится. Булатный клинок под видом столового ножа, пантера дворовым котом прикидывается.